Неточные совпадения
Ответив Англичанке, что она совсем здорова и что завтра уезжает в деревню, Анна подсела к
девочке и стала пред нею вертеть пробку с графина.
— Мама? Встала, —
отвечала девочка.
— Да вот что хотите, я не могла. Граф Алексей Кириллыч очень поощрял меня — (произнося слова граф Алексей Кириллыч, она просительно-робко взглянула на Левина, и он невольно
отвечал ей почтительным и утвердительным взглядом) — поощрял меня заняться школой в деревне. Я ходила несколько раз. Они очень милы, но я не могла привязаться к этому делу. Вы говорите — энергию. Энергия основана на любви. А любовь неоткуда взять, приказать нельзя. Вот я полюбила эту
девочку, сама не знаю зачем.
— Ах, напротив, я ничем не занята, —
отвечала Варенька, но в ту же минуту должна была оставить своих новых знакомых, потому что две маленькие русские
девочки, дочери больного, бежали к ней.
— А меня прислала сестрица Соня, —
отвечала девочка, еще веселее улыбаясь.
Он смущался и досадовал, видя, что
девочка возвращает его к детскому, глупенькому, но он не мог, не умел убедить ее в своей значительности; это было уже потому трудно, что Лида могла говорить непрерывно целый час, но не слушала его и не
отвечала на вопросы.
«Пройдет поезд — под вагон, и кончено», думала между тем Катюша, не
отвечая девочке.
Девочка пристально посмотрела на седого старика и, крепко обхватив шею матери, коротко
ответила...
Он резко
отвечал, что в такие вздоры не верит, что слишком хорошо знает жизнь, что видал слишком много примеров безрассудства людей, чтобы полагаться на их рассудок; а тем смешнее полагаться на рассудок 17–летней
девочки.
— Да-с, вступаю в законный брак, —
ответил он застенчиво. Я удивлялся героической отваге женщины, решающейся идти за этого доброго, но уж чересчур некрасивого человека. Но когда, через две-три недели, я увидел у него в доме
девочку лет восьмнадцати, не то чтоб красивую, но смазливенькую и с живыми глазками, тогда я стал смотреть на него как на героя.
Я хотел
ответить, по обыкновению, шуткой, но увидел, что она не одна. За низким заборчиком виднелись головки еще двух
девочек. Одна — ровесница Дембицкой, другая — поменьше. Последняя простодушно и с любопытством смотрела на меня. Старшая, как мне показалось, гордо отвернула голову.
— Нет, нельзя, —
ответила девочка, опять окинув меня быстрым взглядом.
— Нельзя тебе знать! —
ответила она угрюмо, но все-таки рассказала кратко: был у этой женщины муж, чиновник Воронов, захотелось ему получить другой, высокий чин, он и продал жену начальнику своему, а тот ее увез куда-то, и два года она дома не жила. А когда воротилась — дети ее, мальчик и
девочка, померли уже, муж — проиграл казенные деньги и сидел в тюрьме. И вот с горя женщина начала пить, гулять, буянить. Каждый праздник к вечеру ее забирает полиция…
Девочка не
ответила. Камешки по-прежнему шуршали под ее ногами. В деланой беззаботности ее голоса, напевавшего песню, мальчику слышалась еще не забытая обида.
Этот простой вопрос больно отозвался в сердце слепого. Он ничего не
ответил, и только его руки, которыми он упирался в землю, как-то судорожно схватились за траву. Но разговор уже начался, и
девочка, все стоя на том же месте и занимаясь своим букетом, опять спросила...
— Не буду, —
отвечала, улыбаясь, Агата, чувствуя, что у нее в самом деле в глазах все как-то начинало рябить и двоиться. — Вы думаете, что я в самом деле пятилетняя
девочка: я могу делать то же, что и все; я вот беру еще стакан шампанского и выпиваю его.
— Да, это точно там сказано так, —
отвечала очень мило и смело
девочка.
— А в самом деле, — сказала Женя, — берите Любку. Это не то, что я. Я как старая драгунская кобыла с норовом. Меня ни сеном, ни плетью не переделаешь. А Любка
девочка простая и добрая. И к жизни нашей еще не привыкла. Что ты, дурища, пялишь на меня глаза?
Отвечай, когда тебя спрашивают. Ну? Хочешь или нет?
Я помню, что раз, поссорившись с Любочкой, которая назвала ее глупой
девочкой, она
отвечала: не всем же умным быть, надо и глупым быть; но меня не удовлетворил ответ, что надо же и перемениться когда-нибудь, и я продолжал допрашивать...
— Да, и Азорка тоже умер, —
отвечал я, и мне показался странным ее вопрос: точно и она была уверена, что Азорка непременно должен был умереть вместе с стариком. Выслушав мой ответ,
девочка неслышно вышла из комнаты, осторожно притворив за собою дверь.
— Странная
девочка. Я уверен, что она сумасшедшая. Представьте себе, сначала
отвечала мне хорошо, но потом, когда разглядела меня, бросилась ко мне, вскрикнула, задрожала, вцепилась в меня… что-то хочет сказать — не может. Признаюсь, я струсил, хотел уж бежать от нее, но она, слава богу, сама от меня убежала. Я был в изумлении. Как это вы уживаетесь?
— Ничего еще неизвестно, —
отвечал он, соображая, — я покамест догадываюсь, размышляю, наблюдаю, но… ничего неизвестно. Вообще выздоровление невозможно. Она умрет. Я им не говорю, потому что вы так просили, но мне жаль, и я предложу завтра же консилиум. Может быть, болезнь примет после консилиума другой оборот. Но мне очень жаль эту
девочку, как дочь мою… Милая, милая
девочка! И с таким игривым умом!
Девочка не
отвечала на мои скорые и беспорядочные вопросы. Молча отвернулась она и тихо пошла из комнаты. Я был так поражен, что уж и не удерживал и не расспрашивал ее более. Она остановилась еще раз на пороге и, полуоборотившись ко мне, спросила...
— Прощайте! — сдержав улыбку,
ответила мать. А проводив
девочку, подошла к окну и, смеясь, смотрела, как по улице, часто семеня маленькими ножками, шел ее товарищ, свежий, как весенний цветок, и легкий, как бабочка.
— Хорошо! —
ответила девочка, слегка сверкнув бирюзовыми глазами. — Маня была голодна.
— Совсем разобьют домишко наш, — сказала старуха вздыхая и не
отвечая на вопрос
девочки.
И в тот же вечер этот господин Сердечкин начал строить куры поочередно обеим барышням, еще не решивши, к чьим ногам положит он свое объемистое сердце. Но эти маленькие девушки, почти
девочки, уже умели с чисто женским инстинктом невинно кокетничать и разбираться в любовной вязи. На все пылкие подходы юнкера они
отвечали...
С этого вечера мы часто сиживали в предбаннике. Людмила, к моему удовольствию, скоро отказалась читать «Камчадалку». Я не мог
ответить ей, о чем идет речь в этой бесконечной книге, — бесконечной потому, что за второй частью, с которой мы начали чтение, явилась третья; и
девочка говорила мне, что есть четвертая.
— Сама дрянь, —
отвечала дерзкая
девочка и затопала на мать ногами.
— А с озера, чай! —
отвечала девочка.
— У всех, — лаконически
отвечала девочка, нагибаясь и принимаясь подбирать валежник.
Старшая
девочка как будто остолбенела при этом вопросе и начала всё более и более открывать глаза, ничего не
отвечая; меньшая же открыла рот и собиралась плакать. Небольшая старушонка, в изорванной клетчатой панёве, низко подпоясанной стареньким, красноватым кушаком, выглядывала из-за двери и тоже ничего не
отвечала. Нехлюдов подошел к сеням и повторил вопрос.
— Тем способом-с, —
отвечал он ей, — чтобы
девочки эти научены были предпочитать науку серьезную — науке ветреной, пустой!..
— Она не хочет, а я без нее не могу, —
отвечала, краснея и застенчиво улыбаясь, черненькая
девочка, и чуть только она произнесла эти слова, как беспокойная ручка, назойливо теребившая ее локоток, отпала и юркнула под мокрую черную тальму.
— Мамочка милая! Настю мою обидели; Настя плачет, —
отвечала, сама обливаясь слезами,
девочка.
Марья Павловна всё молчала, лишь изредка
отвечая полуулыбками на торопливые речи двух
девочек, сидевших по обоим ее бокам; они, по-видимому, очень ее любили; Владимир Сергеич пытался несколько раз заговорить с нею, однако без особенного успеха.
— Мари нейдет тут в сравнение, —
отвечал Хозаров. — Мари ангелочек-девочка; на ней можно жениться, любить ее, знаете, как жену; но это другое дело: эту надобно слушать и удивляться.
— Mais aussi vous lui faites des questions… Cette pauvre fille! [Но и вопросы же вы ей задаете… Бедная
девочка! (франц.).] —
отвечала супруга.
— Меня зовут Лидией, —
ответила девочка, смело глядя мне в глаза.
Домик у Фигуры был обыкновенная малороссийская мазанка, разделенная, впрочем, на комнатку и кухню. Ел он пищу всегда растительную и молочную, но самую простую — крестьянскую, которую ему готовила вышеупомянутая замечательной красоты хохлушка Христя. Христя была «покрытка», то есть девушка, имевшая дитя. Дитя это была прехорошенькая
девочка, по имени Катря. По соседству думали, что она «хвыгурина дочкб», но Фигура на это делал гримасу и, пыхнув губами,
отвечал...
Девочка, не отнимая рук от лица, печально качнула головой и наконец сквозь рыдания медленно
ответила ему, поводя плечиками.
Эта улица вела к женской гимназии, и по утрам, в девятом часу, по ней проходило много гимназисток; и первый он почтительно и серьезно кланялся
девочкам, самым маленьким из них, у которых были коротенькие по колена коричневые платьица, тоненькие ножки и огромные ранцы, и они конфузливо
отвечали.
Эта неизвестность беспокоит ее, выводит из терпения. Бедная
девочка не
отвечает на вопросы, хмурится, готова заплакать.
Но
девочка не
отвечает и смотрит в потолок неподвижными, невеселыми глазами. У нее ничего не болит и даже нет жару. Но она худеет и слабеет с каждым днем. Что бы с ней ни делали, ей все равно, и ничего ей не нужно. Так лежит она целые дни и целые ночи, тихая, печальная. Иногда она задремлет на полчаса, но и во сне ей видится что-то серое, длинное, скучное, как осенний дождик.
Девочка подумала и презрительно
ответила...
— Не знаю… —
отвечала девочка шепотом и совершенно потупив голову.
— Куколка, —
отвечала девочка, морщясь и немножко робея.
Позади меня стоят дети Урбенина от первого брака — гимназист Гриша и белокурая
девочка Саша. Они глядят на красный затылок и оттопыренные уши отца, и лица их изображают вопросительные знаки. Им непонятно, на что их отцу сдалась тетя Оля и зачем он берет ее к себе в дом. Саша только удивлена, четырнадцатилетний же Гриша нахмурен и глядит исподлобья. Наверное, он
ответил бы отказом, если бы отец попросил у него позволения жениться…
Подняв во время второго блюда на нее глаза, я был поражен до боли в сердце. Бедная
девочка,
отвечая на какой-то пустой вопрос графа, делала усиленные глотательные движения: в ее горле накипали рыдания. Она не отрывала платка от своего рта и робко, как испуганный зверек, поглядывала на нас: не замечаем ли мы, что ей хочется плакать?
— А вот же, убей меня бог, видел! —
отвечал мальчик, в котором обе
девочки теперь могли узнать картавого хозяйского сына из того самого двора, чьего ягненка озорница заколола.